[AVA]http://s6.hostingkartinok.com/uploads/images/2014/04/703de000e042ec5fde3227e2c7dfb797.png[/AVA]

Звеня от молитв, восходящий поток воздуха качал в своих ладонях царственного сокола. Гор купался в высоте, пил её, заполнял ею душу. Не требовалось никаких усилий, чтоб менять направление; хватало лёгкого изгиба крыльев, одной только мысли.
Он совершал закатный полёт над возрождённым Египтом, любуясь родиной. Только расстояние позволяло увидеть всю картину, только с высоты в семь тысяч километров можно было обозреть любимую страну.
Египет был полон отчаяния, непонимания и надежды. Эти чувства смешивались, шипели, вступая в реакцию, выделяя пену сплетен и преувеличений. В конце концов они превращались в веру, что питала богов. Пришествие всколыхнуло умы людей и заставило их обратиться к старым защитникам. К богам, почти растворимся в забвении, но сумевшим скоординироваться и растравить затянувшуюся было рану человечества: страх перед неизвестным. Ценой их возвращения были сотни людских жизней - это придавало больше вещественности, реальности происходящему.
Гор сменил курс, повторяя изгиб Большой реки, зажатой меж двух отрогов. Чистый, озарённый последними лучами солнца воздух гудел, воздавая почести своему сыну и повелителю. Царственный сокол летел сквозь закат, и мысли трепало ветром, который не мог, однако, сорвать с души сомнения.
Сама идея инсценировать схватку ради того, чтоб люди поверили в богов, была противна природе Гора. Ему казалось неправильным строить процветание на лжи. Но так решили старшие боги. Того желал Осирис, а значит, желал и его сын.
Разве что было жаль Сета. Какими бы ни были их отношения в прошлом, такой судьбы нельзя было пожелать никому. Не будь пустынного, кому-то другому пришлось бы стать внешней угрозой для наслаждающихся простой понятной жизнью людей. Кому-то, кто не был изначальным злом. И глубоко в душе поднимала голову стыдная, недостойная радость: Благой бог, оставшийся в людской памяти как герой и поборник справедливости, никак не мог оказаться на месте Сета.
Гор знал: выпади ему такой жребий, он сделал бы всё, что должно, отыграл бы роль, раз в том была потребность, но не протянул бы долго вне Египта. Просто угас бы, как гаснет свеча.
Упаднические мысли следовало гнать прочь. Сокол крутанул "бочку", выровнялся и снова замер в иллюзорной неподвижности, взрезая километры и мили раскинутыми крыльями.
Сила. Водовороты, ураганы силы вырывались на свободу, доселе сдерживаемые рационализмом и скептицизмом людской расы. Давно позабытые способности стали доступны, и казалось удивительным, как можно было существовать без них. Серо, вот как.
Далеко внизу грохнул взрыв. Гор сфокусировался на происходящем под ним. В городе Эдфу, некогда прозванном чертогом бога Гора, шла война. Следовало ожидать: на земле, что слишком долго была отдана на откуп мусульманам, не удастся безболезненно установить старые-новые правила. Взгляд хищной птицы, взгляд бога легко пронизал расстояние, чтоб узреть битву меж приверженцами разных религий. На лбах некоторых из дерущихся алели наскоро намалёванные значки крылатого солнца, другие дрались под зелёными знамёнами и славили Аллаха. В толчее удалось разглядеть даже пару человек из Шемсу Гор, они отдавали указания и пытались управлять впадающей в безумие толпой.
Вглядевшись внимательней, вслушавшись в слишком яростный даже для дня Пришествия бой, Гор сложил крылья и ринулся к земле. Его последователи всегда были горячими ребятами, а исламистам случалось перегреваться на солнышке и с молитвой на устах отправляться в священный джихад - но конфликты никогда не достигали такого размаха. В городе царила бойня. Она подминала людей, поглощала, пережёвывала, выплёвывая лишь ошмётки. Она жрала сама себя. И Гор знал, кто в том повинен. Чувствовал ядовитый привкус знакомой ауры, стремился к ней с головокружительной скоростью - и чем ближе был, тем ярче разгорался огонь в глазах.
Всей тяжестью он врезался в спину Сета. Набранная скорость была столь высока, что боги проломили стену трёхэтажного дома.
- Убью! - проклокотал Гор сквозь хватку бездумной ярости на горле, выдираясь из птичьего облика. Алая пелена заволокла мир, он видел только Сета - извечного виновника всех бед, осквернителя его города, братоубийцу. Давно не виданная сила пылала в груди - и она требовала стереть с лица земли эту пустынную гадюку.
Полностью потеряв самоконтроль, он не мог даже создавать оружие и драться им, только источал беспощадный, жёсткий свет, ощеривался белыми дёргаными иглами, вгоняя их в тело песчаного.
- Мой город. Мой чертог. Убью. Уничтожу.

— Довольно! — шум битвы смолк, прерванный громогласным окликом. — Волей Атума, остановитесь.

Неподвижно повисла в воздухе бронзовая пыль, стелющаяся над охваченным хаосом городом, непроглядным пологом окутавшая руины разрушенных зданий и развороченные в алое крошево трупы, усеявшие улицы; утих бесновавшийся смерч; пали на колени, выронив из рук оружие, воины Ра и Гора, и простёрлись по земле, обратившись в безмолвной молитве к высокой фигуре в белых пеленах, от которых исходило, сияя, словно звёзды в ночи, нестерпимое безбрежное свечение. Даже сторонники Аллаха, доселе отчаянно сражавшиеся с именем Единого на устах, замерли в нерешительности, ослеплённые этим ярким, чистым светом — стыд, раскаянье, страх перед заслуженным наказанием сковали их волю и лишили всякого мужества, необходимого, чтобы продолжить безжалостную резню.

Мертвенно-бел, как его одеяния, был лик Вечно благого. Ясный взгляд метал молнии. В груди Осириса клокотала злость. Не жаркий, обжигающий гнев, какой, бывало, обрушивал на головы непокорных несущий возмездие Ра, а холодная, звенящая ярость. Загодя почуяв приближающуюся к Эдфу бурю, пробуждённую тёмной энергией брата, Хентиаментиу поспешил предотвратить непоправимое, но — опоздал. Скорбь отразилась в глазах Повелителя Дуата, когда он оглядывал далеко простиравшимся взором тонущий в алом мареве взрывов город. Сколько сил потребуется, чтобы устранить последствия этой ужасной бойни, чтобы изжить память об этих тяжёлых днях из людских умов! Да, печальное то было зрелище. Но хуже было наблюдать за тем, как схлестнулись в ожесточённой схватке, множа горе и разрушения, два близких Хентиаментиу существа. И если он мог ожидать любой подлости от Сета, то мысль о том, что к происходящему оказался причастен возлюбленный сын, жалила больно, в самое сердце. Уннефер чувствовал, как мириадами невидимых нитей пронзали его сущность страсти, бушевавшие сейчас в душах обоих богов — удушливая, похожая на дыхание пустынных ветров ненависть Сета и жажда кровавой виры, бьющаяся в жилах Гора. Последнее причиняло Уннеферу горькую муку: казалось, зловонное дыхание Сутеха оскверняло всё, чего касалось — золотистое свечение, рассеянное вокруг ауры Небесного Сокола, будто померкло на мгновение, запятнанное безумным желанием лишить жизни извечного врага.

В левой руке Владыка мёртвых сжимал неизменный символ царской власти: плеть нехеху. Вобравший в себя силу людских молитв, артефакт этот был создан, чтобы карать, и теперь, повинуясь воле призвавшего его хозяина, словно тварь, обладающая подобием разума, ополчился на указанную жертву. Раздуваясь, разрастаясь, вытягивая длинные щупальца-кнутовища. Трижды пела в воздухе плеть, развернув свои чудовищные кольца и метя в грудь пустынному богу, оплетая тело, смыкаясь на горле, грозясь разорвать в лоскуты кожу, разбить хребет, если тот посмеет сопротивляться.

— Усмири свою гордыню, брат, — воззвал к Сету Осирис. — Иначе я снова стану судить тебя, и приговор будет суров. Но на этот раз тебе не удастся ускользнуть невредимым. А ты, Хоремахет, — Судья повернул голову к сыну, смотря осуждающе, но с пониманием. — Пора тебе, наконец, простить бывшего врага. Оставь в прошлом старые обиды.[AVA]http://savepic.net/5695248.jpg[/AVA]

[AVA]http://sb.uploads.ru/t/pjacA.png[/AVA]
Как хотелось Гору поставить песчаного на место, напомнить, как должно вести себя с Повелителем Дуата. Следовало спрашивать, не кто Осирис, чтоб судить Сета, но кто Сет, чтоб перечить Осирису. Никогда пустынному не победить своего брата в честной битве; лишь изворачиваясь, строя козни, он может обеспечить себе краткий триумф. Никогда не сравниться им в мудрости, как не сравниться в яркости солнцу и луне, не уравняться жертвенности и алчности. Никогда Сутеху не обрести истинную власть, она утечёт из его ладоней, как песок - неподвластный воле даже пустынного бога.
Но отец не одобрил бы, позволь Гор себе вспышку гнева. Бесстрастный, прозревающий суть, закаливший милосердие в веках, Осирис ждал от сына такого же хладнокровия. И пусть Гор был совсем иным, пусть в его жилах билась кипящая кровь, ей следовало остыть. Не будоражить разум.
Кому-то аура царя мёртвых могла казаться тяжёлой, заполняющей воздух в лёгких пылью и тленом. Для Гора же не было большей радости, чем чувствовать её рядом. Её - и непреложное присутствие, и цепкое, без поблажек, внимание к каждому поступку и слову, и бесконечную, безбрежную силу. Всё это усмиряло вечные порывы, что терзали сердце небесного даже в ту пору, когда юность перестала быть ему оправданием. Он неустанно искал похвалы, но был искренне благодарен и за укоры, причину которых стремился искоренить.
Камнем преткновения всегда был Сет. Если бы удалось его уничтожить, Осирис не имел бы больше причин для разочарования в сыне.
Гор ждал последнего удара, давя в себе трепет нетерпения. Песчаный заслужил эту участь, она давно зрела в его нутре - и вот она уже была готова поглотить своего творителя. Каждый шаг, каждая улыбка, каждая ложь приближали Сета к моменту, когда плеть мимолётной лаской скользнула по запястью Осириса, вздымаясь для исчерпывающей кары.
Тот словно почувствовал, что в этот раз песчаная преграда не спасёт, и нанёс удар первым. Гор вскинулся: он был уверен, что предатель метит в его отца. Ошибся.
Покачнулся, хватаясь рукой за сердце. По груди изнутри расплывалось жгучее пятно, растекалось, как нефть по воде - такое же губительное, масляное, горючее. Чёрное злое солнце взошло внутри Гора, заполнило новым светом.
Его черты искажались гримасой ненависти, бешенства, безмыслия. Долгую секунду он глядел на отца - величавого, пронизанного благородством и глубоко сокрытой скорбью. Осирис стоял близко, он простирал руки и был беззащитен сейчас. Но, даже охваченный пожаром яростной агонии, Гор не смог бы обратиться против него.
Вместо этого он нацелился на другого врага. Не окажись рядом никого, рвал бы себя, тщась унять неутолимую потребность в битве, в крови.
- Даже пред лицом Осириса ты осмеливаешься применять силу? Да стану я твоим судьёй! - выкрикнул он, обращаясь в сокола. С хищным клёкотом бросился на Сета, схватил, глубоко впившись когтями в плоть, рванул вверх. Сияющие крылья, каждое по два с лишним метра, взбивали воздух, взгляд был обращён к звёздному небу, но Гор не видел ничего. Будто бельма затянули зрачки, и были они чёрными. В воцарившуюся тьму пришёл Мехенти-эн-ирти, "Тот, у которого на челе нет глаз". Он ненавидел темноту, и только он мог убить её. Он мнил своим врагом всех, кто жил в ней, а врагов Мехенти-эн-ирти стирал с лица земли без жалости. Гор воевал - Мехенти-эн-ирти уничтожал, Гор поддавался ненависти - Мехенти-эн-ирти не знал иных чувств, Гор защищал - Мехенти-эн-ирти карал.
С огромной высоты он сбросил врага - не извечного, очередного. Одного из миллиардов. Каждый, кто нёс в себе хотя бы оттиск тени, должен был прекратить быть. За падающей фигурой двинулся шар овеществлённого сияния.
Соколу было мало. Он метался по небу, вздымал столпы света, рушил сверху ослепительные метеоры, выжигая тьму вместе с людьми и их хрупкими кирпичными убежищами. Ничто не могло устоять перед Небесным соколом, разум которого заволокла пелена, а душу испещрили знаки Сета.
Радостный крик прошивал небеса - Гор разрушал собственный город, разносил храм... и испытывал при этом настоящее упоение.

Он бесновался в небесах, пока в нём не иссяк свет. Крылья потеряли силу, перестали держать. Гор не столько опускался, столько падал. Сквозь полуприкрытые веки в глаза заглядывали звёзды и шептали что-то предостерегающее. Рассказывали о том, как мучительна встреча с землёй. Их говор убаюкивал.
Лишь над крышами домов Гор собрал последние капли сил, ударил по воздуху, выровнялся. Рухнул тяжело, хрустнули кости, взметнулось алое облако боли.
Божественная энергия, спустя две тысячи лет вернувшаяся к нему, иссякла. Осталась лишь горечь: Пришествие подарило всего несколько часов достойной жизни, дальше снова начинается существование.
Но битва была не окончена. Подобрав валяющийся на земле выщербленный нож, Гор пополз туда, где ощущал ауру Сета. Его вела тяга убивать, что была сильней жажды жить.

Он метался.
Он стал лазурным эфиром, невесомым сгустком света. Множество раз он терял и обретал человеческий облик, падая в удушливую гарь и возносясь к звёздам, пока носился над дымившимися руинами. На его глазах умирали преданные Гору люди. «Почему ты лишил нас твоей милости? За что ты обрушил на нас свой гнев? — слышал Царь Дуата их возгласы, полные отчаянья и мольбы. — Разве мы не были верны тебе?» Стоны раненых, плачь и крики боли, лязг металла о металл, свист выстрелов, грохот падавших зданий — всё смешалось. Подлинный хаос, порождённый хозяином пустынь, но посеянный чужой рукой, рукой бога-защитника, превратил величественный Эдфу в огромную могилу. И сыны Аллаха, и дети Ра гибли в огне этой безжалостной бури. Осирис не оставил брошенную сыном паству. Укрывал, защищал, спасал — по возможности. Поручив самым стойким, не растерявшим присутствие духа вывести остальных из охваченного пламенем города, Хентиаментиу вернулся на поле жестокой схватки.

Яркой белой молнией он пронёсся над дрожавшей землёй и упал вниз, встав во весь рост между двумя врагами, готовыми снова броситься друг на друга, чтобы продолжить исступлённо сражаться, пока один наконец не падёт бездыханным. В руке Гора сверкал клинок. Усир выбил его из пальцев сына — нож, звеня в раскалённом воздухе, отлетел далеко в сторону. Осирис шагнул к брату, наотмашь хлестнув его по лицу концом тяжёлого бича. Он бы и дальше стал рвать его прожигающей нутро болью, пока не растёр бы самого пустынного в песок, но вместо этого, обуздав кипевшую ярость, лишь сковал Сета силой джет — силой неподвижной Вечности. Сутех был истерзан, он устал, но всё ещё способен нанести подлый удар в спину, и Уннефер, опасаясь этого, выторговал у времени для себя и сына несколько драгоценных минут, хотя обошлось ему это дорого. Осирис замер, опустил руки, глядя на изломанные, разбитые тела, лежавшие на песке.
Вечно благой бог плакал. Взгляд выражал непоколебимую твёрдость, но слёзы молчаливой скорби катились по щекам.
В мифах, сложенных об этом времени, сказано, что бог плодородия велел разбить на месте, где Гор бился с Сетом, невероятной красоты сад, вокруг которого отстраивался возрождённый Эдфу. Говорят, там, где пролилась кровь сокола, выросли деревья, чьи ветви венчали чудесные ярко-красные цветы, а на земле, орошённой слезами Осириса, распустил жемчужные лепестки царственный лотос. И лишь почва, впитавшая кровь Сутеха, оставалась выжженной и бесплодной. Уннефер не стал врачевать её, чтобы память о песчаном боге, принёсшем смерть и разрушения и бесславно изгнанным из этих краёв, служила назиданием для живущих.

Повернувшись к сыну, Осирис опустился перед ним на колени. Кровавый след тянулся за Небесным по песку. На боку зияла глубокая рана. Не в его силах было исцелить её, но Покровитель мёртвых мог — и этой сейчас было важнее — излечить раны душевные. Уннефер склонился ближе, холодным дыханием своей ауры погрузив Гора в сон, глубокий, как сама смерть.
Бережно баюкая его на руках, он уложил голову сына к себе на колени. Тыльной стороной ладони провёл по щеке, покрытой слоем бронзовой пыли. Глядя в умиротворённое лицо, Вечно благой невольно залюбовался: такими ясным, тихим и спокойным казалось оно, сейчас, когда благородные черты не искажал гнев и гнёт земных забот не бросал тень на прекрасное чело. Уннефер положил ладонь на мерно вздымавшуюся и опадавшую грудь, точно над сердцем, слыша его слабый стук, потом быстрыми касаниями скользнул по узорам вен, в которых ещё пела разгорячённая битвой кровь. С кончиков пальцев струилось серебристое сияние, вливаясь в тело сокола. Энергия лилась толчками, волна за волной, повторяя пульс частого дыхания. Взамен Хентиаментиу забирал силу брата, пока та не растворилась в нём вся до капли, истлев и погаснув. Лютая злоба, насланная проклятьем пустынного, на миг охватила рассудок, но судья не дрогнул, выстояв.

И все же это была отрава. Осирис отдал сыну слишком много, чтобы принять её в себя без последствий. Царь Дуата сгорбился, ощущая, как длиннее становятся наполненные могильной тишиной паузы между ударами сердца и ужасная слабость овладевает всем существом, пригибая к земле. Глубоко запали потухшие глаза. Облик бога истончился, выцвел, а сам он вдруг резко постарел, как будто тяжкий груз прожитых тысячелетий разом опустился ему на плечи. Из угла рта потекла тонкая струйка крови, раскроив алой трещиной маску лица, но на губах мелькнула вымученная улыбка. Он победил. Он отвоевал, пусть слишком поздно, душу Гора, вырвав её из цепких когтей Хаоса.
— Проснись, Хенти-ирти, — глухо позвал сына Осирис. — Тьма, окутывавшая твоё сердце, рассеялась.[AVA]http://savepic.net/5203909.gif[/AVA]

[AVA]http://firepic.org/images/2014-05/23/nw05nmbdeib7.jpg[/AVA]
Рука Осириса сжимала запястье Гора, окутывала отрезвляющим холодом - он отзывался глубоко в груди, там, где нашла пристанище дарованная им сила.
Гор вздрогнул, когда растрескавшиеся, сухие губы бога мёртвых коснулись уджата, - почувствовал, прерывисто вздохнул сквозь зубы. Незримая нить энергии ещё связывала глазное яблоко с его недавним вместилищем. Она оборвалась вспышкой ослепительной боли и не меньшей радости - Уннефер принял дар. В великой доброте своей он простил сыну то, что тот никогда себе не простит.
Объятие Осириса было крепким, оно несло в себе уверенность и чувство удивительной защищённости. Гор, всю жизнь защищающий сам, окунулся в него, как в воды Нила душным полднем - с головой. И не было места для горя и отчаяния. Лишь сожаление, твёрдая решимость не повторять более ошибок и бесконечная любовь заполняли сердце небесного. Он позволил тьме Сета запутать его, поддался ей - но Осирис вывел своего сына к свету, раскрыл ему глаза, указал путь исправления.
В этом объятии белоснежные одежды Вечно Благого оказались запятнаны алым и бурым, пылью и болью. Но он сиял сам, и в голосе его звучала истинная сила.
- Да, отец, - промолвил Гор, преданно, вдохновлённо глядя на Осириса. Один глаз был карим, с разгорающимся огнём на дне зрачка. Второй зиял тёмным провалом, кровью вперемешку со взбудораженной энергией. Нескоро уджат воссияет снова, но он существовал только для помощи близким и ни для чего иного. - С открытым сердцем повинуюсь тебе.
Рядом с Осирисом всё становилось просто, правильно, пронизано особым звенящим смыслом. Из-за этого ощущения Гор боготворил отца, пусть и сам был богом. За этой непоколебимой силой он следовал, даже когда приходилось идти по колено в собственной крови.
- Благодарю тебя за мудрость. Я сохраню в душе твои слова и буду обращаться к ним в моменты, когда гнев схлестнётся с хладнокровием.
Он поглядел на распростёршегося, обманчиво беспомощного пустынного. Пытался видеть не злейшего врага, от одной мысли о котором нутро сжимает ярость. Не врага - бога, что нарушил закон и будет наказан.
Было тяжело. Тяжелей, чем в многовековых сражениях. Но Гор был обязан всегда побеждать, пусть даже в битве с собой.
Главное - не смотреть на эту злую улыбку, полную грешного самодовольства. Не вспоминать. Тогда оставались шансы.
- Я не держу зла, Сет. Когда свершится возмездие, когда твоё чёрное сердце перестанет биться, я прощу тебя.
Уловив взгляд отца, Гор подобрал с земли кинжал. Окровавленная рукоять, казалось, врастала в ладонь - хватка выходила крепче, верней. С низким поклоном небесный подал нож Осирису. "Будь осторожен", - безмолвно просил его взгляд.
В следующую секунду сокол распростёр гигантские крылья, ударил ими по воздуху и сорвался вверх. Золотая вспышка пронзила густые клубы дыма и растворилась в безграничной высоте.