[AVA]http://static.diary.ru/userdir/5/5/7/2/557272/81264664.jpg[/AVA]
То утро полнилось чёрной кровью. По заведённому порядку вскоре после рассвета началось судилище, и смертельный приговор звучал много чаще, чем в иные дни. Полуприкрыв глаза, Гор восседал на троне, недвижимый, погружённый в себя. Речи обвинителя, мольбы преступников, подсказки советника овевали его, не находя отклика. Когда они заканчивались, повисала тишина, длинная и тяжёлая, как саван смерти. Из-под век правогласного правителя Кемета пробивался свет, и он не нёс в себе тепла. Вглядевшись в глаза смертного, чья судьба решалась, Гор размыкал губы лишь для одного слова: казнь.
Раньше он вслушивался в просьбы о помиловании, и если преступление свершалось впервые, мог смягчить приговор. Но не сейчас. Сейчас он видел тьму в зрачках смертных и не знал пощады.
Он чувствовал, что с ним что-то не так, но не мог обуздать это. После судилища, когда палачи утащили приговорённых, он устроил излишне жёсткий разнос сыновьям. Они были приставлены к Осирису в качестве охраны, но относились к своим обязанностям недостаточно ответственно, как показалось Гору. Он изобличал каждую ошибку и невнимательность стражей Вечно благого, укорял, обвинял, и голос его гремел, как на поле битвы, будто напротив стояли не любимые сыновья, плоть от плоти, а враги. В их зрачках тоже плескалась тьма.
Лишь увидев, как один из них сжимает кулаки, пережидая град несправедливых обвинений, Гор опомнился. Замолк, тяжело дыша, давя в себе беспричинный гнев. Неловко попытался загладить вину за свою вспышку, резко перейдя от крика к ласковым словам. Попытка была изначально провальной - осознание этого всколыхнуло было новую волну ярости, но Гор взял себя в руки. Хрипло попросил прощения, обнял их: Хапи, Амсета, Квебехсенуфа, Дуамутефа. Взъерошил волосы каждому, улыбнулся.
Пытался не глядеть им в глаза, но взгляд прикипел к их лицам, не отвести.
Тьма сжимала круг, обступала со всех сторон, таясь в близких и любимых. Царственная супруга, мать, верные соратники - все несли в себе её печать. Тени смеялись на дне их глаз, подстерегали, ждали момента.
И в сердце полыхал свет, отзываясь на присутствие давнего врага. Золотые украшения, созданные Гором из солнечных лучей, согревающих Кемет, норовили прожечь ткань одеяния и тщились превратиться в клинки. В словах, в поступках, в движениях всё ярче горела жажда битвы с тёмным воинством.
Мехенти-эн-ирти пробуждался - а с ним приходило разрушение. Обуреваемый его нетерпимостью, Гор однажды отрубил голову своей матери, что позволила себе жалость к братоубийце Сету. "Тот, у которого на челе нет глаз" казнил, уничтожал, карал - и не знал иных поступков. О, если бы можно было вырезать его из себя, как это сделал Осирис... Но Мехенти-эн-ирти был глух к попыткам обратиться к нему, он не желал компромиссов и не знал договорённостей. К тому же Гор опасался. Того, что произойдёт, если отделить слепца и выпустить в мир. Того, что без него перестанет быть воином.
Большую часть времени безглазый спал, но иногда танец небесных тел призывал его к действиям. И не удавалось с ним справиться без помощи отца.
Увидев оттиск тёмных намерений и помыслов в круглых ясных глазах Ихи, младшего своего сына, Гор понял, что откладывать больше нельзя. С трудом, но он справился со опаляющим желанием выжечь зло, загнал его в дальний уголок души и укачивал Ихи, пока тот не уснул.
Следовало спешить к Осирису, пока не случилось то, о чём придётся жалеть всю жизнь.
Гор пришёл к нему, уже едва сдерживая убийственные порывы.
- Отец, - сказал он, прикрывая глаза ладонью. Их свет слепил его самого, оставляя от мира туманное марево, в котором чётко проступали лишь чужие взгляды. - Я чувствую: вскоре светило вновь будет сокрыто от нас. И это же чувствует Мехенти-эн-ирти. Он снова пробуждается, отец. Он жаждет войны.

[AVA]http://5.firepic.org/5/images/2014-06/18/me0w6l5v8mft.jpg[/AVA]
Всё время пути к пустыне Эт-Тих Гор молчал, не чувствуя в себе достаточно выдержки. Казалось, любая, ничтожнейшая мелочь способна разрушить и без того истрескавшуюся стену самоконтроля. Сердцебиение звучало тревожным набатом, от которого в разуме взметался великий шум: шепотки сомнений, хихиканье потаённых устремлений, шипение страстей, которые не пристали правогласному наследнику престола. Удары сердца и этот шум сливались в болезненном, выворачивающем кости сочетании, в мелодии, предупреждающей: он пробудился. Он рядом. Он не уйдёт без жертвы и не удовлетворится малым.
Мехенти жаждал смерти всему погрязшему в тени миру, выжечь каждый глаз, хранящий в себе печать тьмы, прервать жизненный путь каждого, кто хоть единожды оступался.
Лишь близость Осириса даровала силу противостоять порывам слепого бога.
- Прошу тебя, отец, не щади, - сказал Гор, подставляя лицо ветру, что не нёс прохлады и освежения, только густой жар. - Бей в ответ в полную силу, не бойся причинить вред. Это буду не я.
То, что казалось меньшим злом, было для сокола величайшим. Избранный отцом и сыном путь позволял направлять ярость Мехенти-эн-ирти не на смертных и их города, не на мирных богов, лишённых шанса уцелеть. На того, кого Гор клялся защищать, кого всегда ставил превыше себя. Силы Уннефера было достаточно, чтоб выдерживать натиск безумного слепца, а его самоотверженность и безграничная забота о сыне каждый раз обрекали его на муку. Каждое затмение он спасал свою страну и Гора, пусть это грозило ему новой смертью. И не существовало слов или поступков, способных искупить вину перед ним.
С тревогой, напряжением, страхом потерять небесный вглядывался в непроницаемое лицо Осириса. Хотел бы он обладать таким хладнокровием. Наверное, для этого требовалось познать другую сторону существования, окунуться в смерть, выпить небытие до дна.
Ночь ворвалась в вотчину дня с тихим вздохом, шелестом песка, потревоженного тенью.
- Я не перестаю молиться о том, чтобы не причинить тебе серьёзного вреда. Неужели нет того, кто прислушался бы к молитве бога?
Гор закрыл глаза. И расправил крылья, состоящие из миллиона слившихся воедино ярчайших лучей. Казалось, всё сияние, ушедшее с небосвода, сосредоточилось в этих крыльях. Силуэт жертвенного бога был чётко выхвачен из сгустившегося мрака - хищный, ненавидящий свет избрал его своей целью.
Когда небесное светило отвращало от Кемета свой лик, Мехенти раскрывал затянутые бельмами глаза.
Едва пробудившись, он окутал себя жгучим, режущим свечением, взметающимся ввысь. Из подобного Гор создавал свои клинки, и их удары были страшны как для плоти, так и для других мечей. Сейчас же вокруг слепца зашлись в бешеном танце сотни таких клинков, ещё не принявших постоянную форму, больше похожих на пламя, чем на меч. 
Языки света скользнули по коже царя Дуата, потянулись к горлу. Зашипела, прогорая, ткань белоснежных одежд, расплавились украшения, свет обжигал, окутывал и удерживал, как должно для казни. Правая рука Мехенти-эн-ирти обросла жуткими когтями и полоснула по груди, в которой уже много лет не билось сердце Первого среди умерших.
Слепец оскалился, жадно втягивая воздух, несущий запах гари. Гор был погребён под неподъёмной ношей ненависти, его заслонило точно так же, как Солнце. Он не смог бы ничего поделать, даже если бы осознавал себя.
Исполинские крылья хлопали, рождая ураганный ветер.
Одна за другой искры-перья отделялись от средоточия, чтоб подняться с земли воинами в сверкающем облачении, не знающих смерти и лишённых страха, сомнений, воли - всего, кроме способности убивать. Стройными рядами они вставали вокруг царя Дуата - Мехенти сам был своей армией. Он вёл войну со всем миром и никогда не смотрел в лицо поражению, ведь он не был способен увидеть что-либо.
- Ты мнишь себя свободным от тьмы, Усир, и в этом твоя тьма! - провозгласил он, и плато застонало от звучавшей в его голосе яростной силы.