Афина чрезвычайно гордилась великим множеством имен, данных богине ее последователями. Ей поклонялись сотни тысяч людей, не одна народность, и все они будто бы стремились удивить Афину новыми прозвищами. Паллада, Промахос, Тритогеня — как только они ни называли ее. Римляне же звали ее Минервой. Богиня мудрости откликалась на каждое из имен, хотя ее греческое, данное при рождении — Афина — было ей ближе всех.
Сейчас же она находилась среди одних лишь германцев, чьих молитв она не слышала, и римлян, которые мысленно обращались к ней — Минерве — и, наверняка, к Аресу, которого они привыкли звать Марсом. С каждой новой предсмертной молитвой Паллада всё больше размышляла о своих убеждениях, о своей политике невмешательства в проблемы смертных, не связанных с ее божественной деятельностью. Ей уже было тошно думать об этом снова и снова, она в порыве раздражения резко дернулась вбок, поворачиваясь спиной к подходящему к завершению кровавому сражению. В живых уже оставалось катастрофически мало римских воинов. В конце концов выжившие римляне бежали с поля боя, и Афина решила пока не следовать за ними. Она проводила их задумчивым взглядом, выбирая между тем, остаться ей здесь, покинуть это место или отправиться за беглыми несостоявшимися захватчиками, чтобы убедиться, что хоть кто-то из римского войска останется жив до конца этой битвы. Паллада уже собиралась было обернуться совой и отправиться в полет, дарящий непередаваемое ощущение свободы и без того бесконечно свободной богине, которая держала отчет только перед своим отцом Зевсом, и то не каждый раз и не за каждое свое действие. Но она так и не успела расправить совиные крылья — ее планы нарушил появившийся будто бы из ниоткуда Янус. Впрочем, почему будто бы? Бог дверей и проходов имел обыкновение возникать из воздуха, как, впрочем, и все божества, имеющие силу на беспрепятственные перемещения по всему миру.
Афина не была удивлена его появлением. Если Янус здесь, то наверняка не без причины, догадывалась Паллада. Будучи богиней мудрости, она изучала привычки и поведения других богов пантеона и о каждом знала его отношение к смертным и готовность жертвовать бесконечным своим временем на их судьбы. О Янусе же Афина знала мало: они почти не пересекались по долгу службы, да и бог проходов, кажется, предпочитал держаться подальше от соседей по пантеону. Но сейчас он подошел к Афине с вопросом, и Паллада оставила свои размышления, повернувшись к Янусу. Он спрашивал о центурионе, и Афина рассеянно кивнула.
— Я бы предпочла вообще не видеть этого позора, — отозвалась она. Несмотря на то, что действия римского войска страшно возмущали ее, как и всегда, куда больше Афину рассердило их постыдное поражение. Если уж собираешься захватывать чужие земли — умей делать это достойно.
— Но выжившие и не угодившие в плен римляне бежали в ту сторону. — Она рукой указала направление. — Если центурион, которого ты ищешь, еще жив и не пленен, он, вероятно, там.
На пару мгновений она задумалась.
— Тебе не приходилось сейчас видеть здесь Ареса или еще кого-нибудь из пантеона? Да и от германцев тоже должен быть кто-нибудь, а я как-то не уследила за этим.
Это было не совсем так. Несколько раз она замечала присутствие божественной энергии представителя иного пантеона, но не стремилась целенаправленно отыскивать чужака, который в нынешних условиях был бы здесь очень к месту. Афина не слишком хорошо была знакома со скандинавскими богами и не всегда умела отличить их друг от друга, но она догадывалась, какого рода боги и богини сегодня могли и должны были появиться тут. Минерве не хотелось связываться с ними, отрывать от работы и вступать в беседы. Это было не то, чем божества занимались на войне. Но ей хотелось быть уверенной, что ни один из недружелюбно настроенных скандинавских богов не пристанет к ней с осуждением действий римского войска и желанием развязать божественный спор. Несмотря на то, что такого прежде с ней никогда не случалось, Афина, ныне слишком задумчивая, понимала, что не может знать наверняка, чего ей ожидать от скандинавского пантеона, хотя такие действия с их стороны и были бы совершенной глупостью, лишенной логики.
Паллада вновь перевела взгляд на Януса, отрываясь от размышлений.
— Впрочем, неважно. Раз уж ты ищешь центуриона, можем отправиться вместе. Вряд ли они разделились. В сложившихся условиях им следовало бы держаться вместе. Мое общество не сильно стеснит тебя?

Янус пришёл сюда не для того, чтобы рассудить правых и виноватых. На поле брани он был чужаком, война – удел других богов. Поэтому он не отвечал словам Минервы, просто слушал, склонив голову набок.
– Мой центурион жив, – тихо сказал он, и спокойствие его голоса граничило с упрямством.
Он где-то там, в этом лесу, могучий воин, призвавший своего бога. Связь молитвы одновременно тонка и прочна, она не позволила бы Янусу вернуться ни с чем – даже если бы он захотел. А он не хотел.
– Я думаю, присутствие Марса мы бы заметили сразу, – бог войны не умел принимать поражение. Каждый его проигрыш сопровождался приступом ярости.
Янус видел, что и марсову сестру тревожит поражение, но никак не мог помочь ей. Он грустно улыбнулся и заверил её:
– Твоя компания будет мне лишь в радость, дочь Юпитера. Сам бы я не посмел просить.
Но прежде, чем они отправились на поиски, раздался ещё один голос – обернувшись на него, Янус понял, что оказался между двумя богинями-воительницами.
Ситуация, достойная пера Аристофана. Возможно, стоит подкинуть ему идею, когда тот родится – Янус иногда путался в событиях грядущего и прошедшего.
Но сейчас ему не нужно было обращать свой взгляд в будущее, чтобы предугадать развитие событий: долгожданных гостей не встречают блеском оружия и словами упрёка.
– Мы пришли не для того, чтобы познать вкус местного гостеприимства, – Янус обвёл рукой пространство вокруг себя и добавил: – Для наших людей оно оказалось слишком горьким.
Он быстро взглянул на Минерву, гадая, не захочет ли она смыть позор своего народа кровью валькирии. Надеясь, что она покажет ту мудрость, образцом которой её считали.
– Прошу тебя, валькирия, спрячь оружие. Огонь войны горит между нашими народами, но не между нами, – ложь, ложь и ещё раз ложь. Все боги враждовали между собой, и сколько бы Янус ни твердил обратное, сколько бы ни пытался поверить в то, что мир возможен, всегда и повсюду будет повторяться одна и та же история: мечи богов пересекались вместе с их путями.

При всём желании Аппий Пробус не мог понять, как его спутник выбирает направление. И уж точно не мог сдержать ехидного вопроса:
– Неужели боги ответили твоим молитвам и указали путь?
– Нет, путь мне указывает мох.
Это было справедливо.
– Тогда отныне я буду молиться ему.
Короткая передышка, во время которой рана была перевязана, а рот смочен водой, пошла трибуну на пользу – он двигался почти без помощи Спурия и за последние полчаса предложил бросить его всего дважды.
– Знаешь, центурион, всю свою жизнь я боялся проиграть. Но теперь, когда этот час миновал, всё совсем не так ужасно, как я ожидал. По-прежнему светит солнце, вода такая же вкусная, как и раньше. Боль, конечно, не так приятна, как девичье лоно, но все мы солдаты. А слава… Слава имеет значение, но жить можно и без нее.
Центурион удивлённо покосился на Пробуса. Впервые тот заговорил о жизни, а не о смерти. Хороший знак.
Он высмеивал набожность Спурия – пускай! Слова – это ветер, а ветер не может ранить («Если, конечно, не приносит стрелы», – возразил бы сам трибун). Но центурион не просто верил в богов – он точно знал: они есть. И они услышат, если подобрать правильные слова.
Однажды услышали.
Спурий – означает внебрачный сын. Боги и закон не назначили кары жестоким отцам. Эта кара приходит от обиженных сыновей.
Он молил о спасении с тем же отчаянием, с которым пытался разрушить кандалы. Но стены темницы были слишком прочными, а боги оставались глухи так же, как и тюремщики. По римским законам его сначала подвергнут порке – тридцать ударов бичом посреди площади, а затем тридцать первый, мечом, по шее.
Он предпочёл бы смерть на арене – так у него был шанс. Он сильный воин, он сможет справиться с любым врагом, которого ему подбросит распорядитель. Жизнь гладиатора не сладка, но это жизнь. Однако судьи решили иначе. Этому врагу он не мог противостоять.
Его телега ехала по римским улицам, и на Спурия бросали равнодушные взгляды. К казням в Риме привыкли. Иногда в него летели тухлые овощи, но их запах даже был приятен. Закрыв глаза, можно было представить, что всё это происходит не с ним. Но Спурий не закрывал глаз. Он хотел увидеть больше, чем мог – он хотел обогнать жизнь, которой ему осталось так мало.
Богатая колесница появилась на другом конце улице. Возница остановился, а колесница подъехала к ним на несколько колёс и тоже прекратила свой ход. Как и время.
И тогда он увидел её. Она казалась воплощением богини, которой служила, – молодая и прекрасная. Весталка посмотрела на него только один раз, но взгляда этого Спурию хватило, чтобы понять одно: он спасён.
– Клянусь перед богами и римским народом: эта встреча произошла случайно и не по моим намерениям, – громко произнесла она. – Волей Весты этот человек помилован, а его преступления перед людьми и богами прощены.
Позже он узнал, что колесница весталки должна была ехать по другой улице и сменила дорогу только потому, что там началась драка.
Её устроил молодой полководец по имени Аппий Пробус.
Центурион сделал знак остановиться. Возможно, у него не было чувства юмора, зато другие чувства были развиты хорошо – особенно слух. И сейчас он услышал треск веток.
– Прячемся. Быстро, – но они не успели добраться до укрытия – из-за деревьев с оружием в руках вышли германцы.

[AVA]http://savepic.su/4390361.png[/AVA]