– Есть множество способов наслаждаться процессом, причем интенсивность производимых при этом телодвижений отнюдь не тождественна остроте ощущений, – неопределенно заметило божество смерти, впрочем, не давая озвученной мысли дальнейшего развития. В конце концов, каждый вправе рисовать действительность теми красками, что приходятся по нраву его эстетическому восприятию, а навязывать свой образ мыслей лицу стороннему Миктлантекутли не любил. По крайней мере, это был явно не тот случай, когда любого рода давление виделось обоснованным шагом. Нынче же его попросту подогревало любопытство и, пожалуй, сиюминутное желание развеять повседневную скуку, что была неизменной спутницей профессиональной деятельности его земного воплощения.
– Сумасшедшие? – владыка мертвых удивленно вскинул брови. – Брось! Кто тебе сказал, что их рассудок испытывает хоть сколько-нибудь существенный дискомфорт. Изменение сознания, вызванное тем, что смертные называют психическим расстройством, очень похоже на эффект, спровоцированный действием сильных диссоциативов: любые мыслительные преобразования, являясь следствием химических реакций, могут вызывать беспокойство ровно до той поры, пока не наступает принятие. Человека, переживающего болезненное предвкушение ментального перехода на следующее плато, отпускает навязчивое ощущение липкого ужаса от того, что такого рода перемещение может с большой вероятностью сопровождаться крушением мира, в тот самый момент, когда совершение подобного краха представляется вариантом приемлемым. Мир, умирающий в голове, обречен на возрождение себя самого в новой ипостаси. Стоит лишь допустить этот факт – и страх исчезает. Сумасшедшие не более ненормальные, нежели все остальные топчущие эту землю живые твари – просто их разум существует в ином измерении.
Ацтек рассуждал ровным, чуть ироничным тоном, словно говорил о самых заурядных повседневных вещах, ведь для него оные таковыми и являлись. Смерти пристало досконально разбираться в состоянии человеческой души и прочности ее связи с сознанием, потому что, в сущности, это было единственное, что по-настоящему заботило того, кто представлял в своем лице подлинную изнанку жизни.
– Что же до коматозников, – бог выдержал короткую паузу, наблюдая за трансформациями внешнего облика своего собеседника, – быть может, ты удивишься, – с невинной улыбкой продолжил он, – но я не люблю убивать. Просто не усматриваю практической пользы в том, чтобы отбирать жизнь, руководствуясь лишь одномоментным порывом.
Себя самого Миктлантекутли без ложной скромности разумел существом в высшей степени здравомыслящим, а отношение к жизни у него складывалось исключительно прагматичное. Олицетворяя собой неминуемый исход, владыка Миктлана чтил жизнь ровно в той мере, в которой оная гарантировала его собственное процветание. Иными словами: когда не станет жизни – попросту нечему будет умирать.
– Нет ничего приятного в том, чтобы отбирать силой то, от чего не будет прока, – пояснил он, беспечно пожав плечами. – Оставляя жизнь, душа переходит незримую грань, за которой меняется ее энергетический фон, она перерождается, ее одолевают сомнения, она смотрит на порядок вещей уже совсем с иного ракурса, движется навстречу неизвестности, ведомая любопытством, жаждой познания, разочарованием и пресыщенностью жизнью, которая уже ничего не в силах ей дать. И в этот момент неосязаемый сгусток чистой энергии не обременен ничем кроме собственного сознания, которое на поверку с душой оказывается связано куда сильнее, чем с телом. В этом смысле преднамеренное убийство есть акт отчаяния, выстраданный под натиском бесконтрольных эмоций и не дающий на выходе ничего кроме заполняющей разум пустоты от все возрастающей неудовлетворенности. Я не стану никого преждевременно лишать жизни, – ровно подытожил ацтек. – Это не в моих интересах. Не здесь и не сейчас. Однако…
Он наконец отлепился от дверного косяка и подошел вплотную к столу с мертвым телом. Неспешно обойдя его по кругу, Миктлантекутли остановился строго над головой покойника.
– Я могу вернуть его.
Владыка Миктлана поднял взгляд на своего божественного гостя, и, не встретив сколько-нибудь определенной реакции со стороны последнего, коротко усмехнулся.
– Это не будет оживлением мертвецов в том вульгарном понимании, что возникает в воображении смертных при одном лишь упоминании подобной возможности, – пояснил бог, вновь возвращаясь к задумчивому созерцанию мертвого тела. – Он не встанет и не начнет бегать по больнице, распугивая пациентов и персонал. Его телесная оболочка более нежизнеспособна. Сейчас это лишь вместилище всевозможной требухи, которая в скором времени начнет разлагаться.
Аккуратным, почти бережным жестом Миктлантекутли обхватил ладонью макушку покойника, зарываясь пальцами в волосы, все еще сохранявшие обманчивую мягкость – призрачную иллюзию жизни.
– Можно вернуть его сознание, которое тотчас же начнет яростно тянуться за душой, увлекаемое естественной связью, но будучи заключенным в этом теле, окажется не в состоянии добиться желаемого и будет готово последовать за любым, кто пообещает хотя бы вскользь гипотетическую возможность такого воссоединения.
Ацтек говорил тихо, нехорошо улыбаясь и не отрывая взгляда от своего божественного собеседника. Левая кисть владыки мертвых в какой-то момент напрочь лишилась всех кожных и мышечных покровов. Бледно-серая костлявая длань Смерти, осторожно касаясь мертвой плоти, жестко фиксировала голову и без того неподвижного тела, оставляя на коже едва заметные отметины от когтей, но не нанося действительно серьезных повреждений.
– В отличие от тела сознание будет функционировать в полной мере: откликаться на внешние импульсы, испытывать всю гамму присущих живому человеческому существу эмоций, но, пребывающее отдельно от души, оно не сможет избавиться от этого тела без посторонней помощи. В этот момент ему можно показать что угодно, заставить испытать первобытный ужас или восторг такого порядка, какой ему не был доступен при жизни; можно позволить увидеть собственную душу или даже иллюзию ее уничтожения – словом, любой каприз в пределах твоей фантазии и возможностей. Или… – многозначительно потянул ацтек, на миг замолкая. Улыбка стала шире, неуловимо превращаясь в мертвый оскал, гротескно крививший лишенный кожи череп в безумной гримасе.
– Можно пойти иным путем, – продолжил Миктлантекутли, возвращая себе человеческий облик, – внести элемент интриги и посмотреть, кому скорее удастся переманить на свою сторону то, что осталось от этого бедолаги. Какая часть его личности в конечном итоге окажется сильнее: сознание или душа?