[AVA]http://static.diary.ru/userdir/1/4/1/9/1419342/82137656.jpg[/AVA]Сколько оттенков эмоций переживает душа, когда умирает? Что чувствует? За что хватается из последних сил? Взаправду Миктлантекутли не имел об этом ни малейшего представления. Весь парадокс религиозной мистификации раскрывался в том курьезном факте, что верховное божество смерти, знавшее о своей вотчине все, совершенно не ведало, что конкретно испытывает душа в момент своего исхода из тела. Быть может, оттого персональное отношение владыки мертвых к естественной кончине всякой биологической оболочки представлялось, с точки зрения, мирского обывателя, особенно приверженца современных чрезмерно трепетных умонастроений, на редкость сухим и непочтительно циничным. Между тем на деле сам ацтек был бесконечно далек от того, чтобы давать субъективную оценку собственному взгляду на те или иные явления. Для него непреложной очевидностью являлся лишь тот факт, что преувеличенно надрывная скорбь Вселенной, отчего-то столь рьяно взращиваемая в умах нынешних поколений, в действительности вызывалась не более чем желанием манифестации, тогда как сама смерть оказывалась не в силах сделать больше, чем подавить одну форму существования в предпочтение другой. Простая автозамена, выражаясь техническим языком – процесс предельно четкий и понятный. Как и смена времен года, умирание не нуждалось в каком-либо истолковании. И, кажется, будто нет никакого решения проблемы, потому что и проблемы как таковой не существует вовсе. Это порочный круг, попытки выбраться из которого посредством поиска логических обоснований чаще всего имеют свойство оканчиваться весьма плачевно. За внушительный срок своего существования в пределах этой разноцветной планетки Миктлантекутли не уставал удивляться, до какой же степени абсурда доходили современные поколения в удивительной способности дурить себе голову несущественными вещами, с маниакальной настойчивостью гипнотизируя себя мыслью о том, что без скрупулезного препарирования гипотетических тушек надуманных забот не обойтись. В действительности же тяга к доскональному пониманию сути вещей, о которых по-хорошему бы вовсе не должно знать человечеству с его бессознательным стремлением к подмене понятий, во все времена оставалась не более чем фальшивой и нездоровой страстью; и стоило только перестать задумываться о том, насколько жизненно важно ее утолять – как задача забыть, до какой степени нестерпима зависимость от оной, тотчас же переставала казаться невыполнимой.
Что чувствуют боги, когда умирают? Да откуда Миктлантекутли было об этом знать? Он никогда не умирал, поскольку фактически никогда и не жил. Бессменно живущее божество с безнадежно мертвой душой. До него доходили слухи о развоплощенных богах былых великих времен, о нелепых смертях и бесследном исчезновении прежде гордо звучавших имен в пустом небытии безвременья. Никогда ни с кем не затрагивая обозначенных тем, ацтек попросту воспринимал бередящую божественные умы информацию, будучи всякий раз не в силах отделаться от навязчивой мысли о том, каким бы неприглядным боком, должно быть, повернулась к миру реальность, окажись на месте таких неудачливых жертв сам владыка смерти? Что нужно сделать, чтобы наверняка уничтожить того, чье существование само по себе продиктовано устоявшимся от начала времен мироустройством? Впрочем, ладно, оставим – он слишком много на себя брал. Разумеется. И мания величия еще никого до реальных побед не доводила – отвеселившийся всласть Тескатлипока был тому ярчайшим доказательством.
Как бы то ни было, а искать ответы опытным путем в планы Миктлантекутли не входило. Зато вопрос истребования в свою пользу того, что причиталось ему по праву, но по какой-то причине до сих пор не достигло адресата, волновал его куда как больше.
Было бы досадной ошибкой полагать, будто в мрачном омуте сознания темного ацтецкого божества внезапно распустилось розовым пахучим цветом невесть откуда взявшееся чувство солидарности и трогательного сопереживания заблудшим душам своих нерадивых коллег по пантеону. Все эти альтруистические материи развивались в параллель с собственным пониманием Миктлантекутли действительности. Ему даже в бытность наивысшего расцвета кичливой культуры выходцев с Астлана решительно не было дела до пестроликой толпы божественных соплеменников. Он сосуществовал с ними бок о бок, пересекаясь лишь отчасти и то по великой нужде, причем сам владыка мертвых, сколько себя помнил, никогда не выступал в роли инициатора данного рода встреч. В Миктлане он заправлял всем, не испрашивая чьего-либо мнения, а весь остальной мир его не особенно трогал – поистине титанически бесстрастный характер недобитого глобальным потеплением мамонта. Он не клокотал жгучей ненавистью ни к одному из топтавших эту землю существ, будь то бог, человек или вовсе шальная блоха в рыжей шерсти домашней четвероногой любимицы. В равной же степени он не испытывал к кому бы то ни было сколько-нибудь ощутимой привязанности.
Что же до отвоевавшего свое Тескатлипоки, на его счет Миктлантекутли придерживался примерно следующего мнения: бессменный вождь преисподней был доподлинно убежден в наличии в этом мире существ, что словно бы расцветают посреди хаоса. Приземленный люд, фанатичная паства нередко нарекает их героями или негодяями, в зависимости от того, на чьей они стороне – победивших или проигравших в войне. Однако до той поры, пока не прозвучит призыв к оружию, они, по большей части, остаются нормальными индивидами, подобными сотням и тысячам других. Между тем их гнетет перманентная нехватка активных действий, что движет ими на пути отчаянных поисков любой возможности расквитаться с рутиной обыденной жизни, сбросить ее, точно кокон, добившись настоящего признания. Они слепо верят, что им уготована особая судьба, что достойны они много большего, но лишь когда все вокруг начинает рушиться – они ощущают свою исключительность, благоговея перед собственной неизбежной причастностью. Не сумев примириться с кардинальными переменами в мироустройстве, Тескатлипока в силу недюжинной прыти, не самых высоких нравов и свойственному его природе лихачеству, попросту пошел по пути наименьшего сопротивления. Вот только новоявленная реальность оказалась куда проворнее хоть и резвого телом, но, увы, безнадежно закостенелого сознанием ацтекского божества.
Нет, Миктлантекутли вовсе не сожалел о незавидной судьбе заигравшегося сородича, но он был абсолютно убежден, что даже самой паскудной части любого сорта самобытной культуры предначертано родиться и умереть там, где должно.
Хлюпающий под ногами асфальт, утопавший в наполненном влагой Нью-Йоркском воздухе остался за спиной, снаружи, за фасадом внушительных масштабов стекло-бетонного монстра – очередного «шедевра» блуждающей архитектурной мысли какого-нибудь юного дарования. Кажется, это называлось модернизм, а может, еще что-нибудь непременно на «-изм» не менее примитивных форм и кричащих размеров. Впрочем, стоило ли удивляться? Люди издревле грешили гигантоманией.
Отыскать нынешнее пристанище владыки хаоса особого труда не составило – волшебная штука интернет нынче давала ответы почти на любые вопросы. А египтянин не больно-то и таился, будучи личностью известной в особых кругах. Миктлантекутли, впрочем, в круги эти был не вхож, и тем не менее найти в этом мире при желании удавалось решительно все – достаточно всего лишь ясно представлять, что именно следует искать.
Ацтек поднялся на лифте на нужный этаж и, не медля ни секунды, позвонил в дверь – вот так просто, до смешного по-человечески. Никаких тебе эффектных появлений, грозных речей и замогильных подвываний – весь этот скоморошный антураж подходил лишь для выдуманных людьми мифов и не имел ровным счетом ничего общего с реальностью.

Отредактировано Mictlantecuhtli (2014-12-02 21:48:14)

[AVA]http://static.diary.ru/userdir/1/4/1/9/1419342/82137656.jpg[/AVA]Ждать реакции по ту сторону двери пришлось недолго. Миктлантекутли спокойно встретился взглядом с хозяином квартиры, по совместительству древним египетским божеством, сказать по правде много старше всей ацтекской божественной братии вместе взятой. Однако, как показывала практика, возраст отныне едва ли мог служить неоспоримым козырем в вопросах передела сфер влияния и определения степени нерушимости паствы. Впрочем, Миктлантекутли пришел отнюдь не выяснять отношения с божеством, с коим у него никаких отношений и вовсе быть никогда не могло, если бы не одно обстоятельство.
Ацтек коротко кивнул в знак приветствия и вошел внутрь. Осмотрелся – скорее больше для проформы, нежели по причине реального интереса, вызванного обстановкой в обиталище представителя такого далекого культа.
– Мое имя Миктлантекутли, – ровным тоном проговорил бог, вновь обращая внимание на новообретенного знакомого, – и мне известно, что я отнюдь не первый представитель своего пантеона, с которым тебе доводилось общаться. Ну, а коль скоро определенные познания о моей культуре у тебя имеются, полагаю, в нашей нынешней беседе мы можем опустить ту формальную часть знакомства, где мне должно с важностью перечислить все свои таланты и недюжинные умения – никогда этого не любил, – ацтек криво усмехнулся, чуть наклонив голову вбок – эдакая странная разновидность пожимания плечами.
Не то чтобы он не был настроен на беседу, но предпочитал заводить диалог изначально в более конструктивном ключе, особенно когда дело касалось совершенно конкретных вещей. Когда Миктлантекутли шел сюда, то не предполагал, до какой степени взаправду предстоящий диалог окажется конструктивным, сколько продлится, и к какому решению стороны в конечном итоге придут – он вообще не любил загадывать наперед, но назревший вопрос определенно требовал прояснения, а потому, в сущности, не было принципиальной разницы, в какую форму выльется его решение.
– Скажу сразу, мне совершенно безразлично, какой характер взаимоотношений у тебя сложился с моими собратьями, – владыка мертвых говорил все так же невозмутимо, прямо и открыто глядя на собеседника. – Однако у тебя… – он чуть помедлил, тотчас же поясняя, – допускаю, что не у тебя лично, но в пределах твоего пантеона есть то, что принадлежит мне. И я здесь с одной единственной целью – вернуть это.

Отредактировано Mictlantecuhtli (2014-11-27 20:09:16)

[AVA]http://static.diary.ru/userdir/1/4/1/9/1419342/82137656.jpg[/AVA]На редкость курьезной особенностью отличались разумные создания этого мира. И ведь что характерно, наличие этой особенности совсем не зависело от эпохи, от степени развитости технического прогресса, совершенства интеллекта, политических распрей, движения тектонических плит или целостности озонового слоя. Ее существование было предопределено природой, запрограммированно где-то на генном уровне, и, видимо, проявление нездорового интереса к вещам, касающимся того или иного разумного субъекта самым опосредованным образом, шло в качестве бесплатного приложения к мышлению – той загадочной незримой ступени познания, которой вроде как пристало отличать всякую околоразумную пакость от прочей копошащейся твари, коей издавна кишела эта планетка. Стоило ближнему или не очень упокоиться с миром, ну, или без него – тут уж как повезет – и тот час же сей факт грозился вызвать бурю эмоций, проявляясь в форме гипертрофированной любознательности со стороны очевидца. И уж кому какое дело, что очевидец, быть может, и вовсе имел «счастье» впервые лицезреть скорбную физиономию недавнего страдальца? Практика показывала, что как раз очевидцу-то этот незатейливый факт выдавался решительно до фонаря, ведь мозг помимо прочих своих безграничных возможностей имеет удивительно паскудное свойство – выкладываться по полной аккурат тогда, когда резона для этого не предвидится вовсе. Что примечательно, подобные мелочные грешки водились отнюдь не только за человеческим сбродом – божественные ряды своим смертным отпрыскам в страстишках гаденьких как правило ничуть не уступали. Это обыкновенно забавляло, поскольку было всем доподлинно известно, но отчего-то всякий раз старательно умалчивалось. В этой связи, помятуя о таком занимательном свойстве божественной психологии, Миктлантекутли было страшно любопытно, в каких красках нынешнюю ситуацию рисует воображение его египетского коллеги по божественности. И впрямь за что со стороны мог сойти интерес одного бога к безвременно почившей душеньке другого? И опустим до поры тот факт, что интересующийся ни много ни мало являл собой скромное, но такое убедительное воплощение смерти качественной ацтекской закалки. Ведь даже при подобном незаурядном раскладе действительность в своей тривиальной неумолимости требовала оторваться от насущных забот, подчистить хвосты и податься почти за 2,5 тысячи миль на Северо-Восток, прочь от родных насиженных мест, тогда как интуиция настойчиво подсказывала, что это только начало пути. Чересчур много телодвижений. Даже для Смерти непозволительно много.
Миктлантекутли не смог сдержать ухмылки при упоминании Сетом «бесценной» души его заупокойного ацтекского соратничка. Получилось кисло и как-то даже излишне натянуто – уж кто-кто, а владыка Миктлана более чем внятно способен был обрисовать себе истинную «ценность» этой побитой жизнью, молью и заморскими недружелюбно настроенными боженьками родственной душонки. Сомнительный, надо сказать, подарок. Вот только насколько очевидно Миктлантекутли было плевать на чужие мстительные поползновения, межпантеонную грызню, внутриклановый выпендреж и в целом на жизнь как таковую – настолько же фанатично он был готов отстаивать даже самые скотские инкарнации родной культуры, от которой в этом мире и без того осталось несносно мало, чтобы так бездарно разбрасываться ее крохами – хотя бы даже и бесполезными, но ацтекскими они от этого быть не переставали.
– Странный вопрос, – уклончиво ответил владыка мертвых при упоминании собеседником чужой заупокойной обители. Он приподнял брови, изобразив подобие ленивого удивления, моргнул и с едва заметной улыбкой продолжил:
– Ответ, думается мне, тебе прекрасно известен. Имей бы я хоть малейшую возможность по собственной воле являться в чужие загробные земли, как, по-твоему, насколько велика была бы вероятность того, что наш нынешний разговор состоялся?
Ацтек остро ощущал чужую энергетику: от Сета веяло чем-то неумолимо мятежным, почти диким – силой очень древней определенно темной и деструктивной природы, сущим хаосом, что тщательно удерживался в узде, но пребывал отнюдь не в восторге от своего положения. А еще была настороженность – она пробивалась лишь временами, выстреливала отдельными искрами – беззвучно, но слишком ярко, чтобы их сложно было не заметить. Видимо, и впрямь предшествующий опыт общения с ацтекскими ребятами в свое время произвел на пустынного бога неизгладимое впечатление. Что ж, оставалось лишь мысленно отдать должное родному пантеону: ацтеки были порядочными заразами с на редкость извращенным представлением об идеальности мироустройства, но все-таки заметными – этого не отнять. Как говорится, ничего личного, но держава дышит, пока исправно держит марку.
От внимания Миктлантекутли не укрылось брошенное вскользь предположение о возможности забрать желаемое силой, но собеседник не стал развивать затронутую мельком тему, и владыка преисподней учтиво сделал вид, что не заметил недвусмысленного агрессивного подтекста. В конце концов, он сюда не причинными местами меряться пришел, и ему, по большому счету, даже нечего было делить с египтянином. Да и в целом Миктлантекутли хватало ума и типично загробной доли здорового флегматизма, чтобы не цепляться к словам, фильтруя никому не нужные эмоции.
– Знаешь, – отозвался он вполне миролюбиво, без всякой задней мысли, даже с улыбкой, – я не прочь побеседовать, обсудить особенности посмертных приключений в трактовке различных культур, но как-нибудь в другой раз. Ты ведь в курсе, зачем я здесь, и что именно мне нужно, так что давай обойдемся без экивоков.
Своим поведением ацтек не выражал сколько-нибудь ощутимого раздражения, нетерпения или еще каких тлетворных настроений, обыкновенно негативно сказывающихся на любого рода общении. Терпения ему было не занимать, да и поупражняться в иносказании он и сам был горазд. Вот только и впрямь как-нибудь в другой раз и при других обстоятельствах, потому что превращать в фарс дело, в котором он же выступал лицом в высшей степени заинтересованным, у него не было ни малейшего желания.

Отредактировано Mictlantecuhtli (2014-11-27 20:08:48)

[AVA]http://static.diary.ru/userdir/1/4/1/9/1419342/82137656.jpg[/AVA]На рассуждение Сета об отсутствии, с его стороны, весомого резона удерживать душу безвременно почившего сородича ацтекского владыки мертвых в скорбной обители чужого загробного царства Миктлантекутли ответил лишь дежурной усмешкой. Одолжения в кругах божественных – экая же предсказуемая проза. И так ли уж кардинально отличие богов от смертных, при условии, если не принимать в расчет сверхъестественные в общечеловеческом понимании способности и пресловутое бессмертие? Последнее, кстати, подвергалось вполне обоснованному сомнению, подкрепляемому печальной историей хотя бы того же Тескатлипоки. На деле же в ряде случаев выяснялось, что все эти псевдоволшебные примочки не стоили и ломаного гроша, тогда как глубинные мотивы представителей слоев околобожественных, вынуждающие оных поступать тем или иным образом, подчас оказывались весьма созвучны с образом мыслей заурядных смертных. Но, быть может, все дело в том, что человечество уверовало в богов, которых, в свою очередь, добровольно и сознательно наделило доселе невиданной силой созидания, преобразования и разрушения? Быть может, разгадка крылась в том, что боги создали людей, как там завещало христианство… «по своему образу и подобию»?
От собственных размышлений на тему сотворения рода людского Миктлантекутли сделалось смешно. Вида он, конечно, не подал, но не преминул мысленно отдать должное дражайшим соратничкам, коим хватило в свое время ума не лепить людей, вдохновившись не в меру колоритными образами друг друга.
Применительно к нынешней ситуации, коль скоро уж до того все складывалось просто и комично, за каким же, спрашивается, бесом потребовалось вообще забрасывать поизносившуюся ацтекскую душонку в чуждый ее кичливой природе загробный край? Чем руководствовался пустынный бог хаоса, когда вершил сомнительное правосудие? Миктлантекутли не раз задавался подобным вопросом, но то ли истинный ответ взаправду интересовал его недостаточно сильно, то ли собственное рациональное сознание владыки мертвых усматривало особого рода извращенное удовольствие в разгадывании бессмысленных головоломок, но спрашивать о причинах у непосредственного участника небезызвестных египетско-ацтекских приключений бог смерти не стал. Мотивы Сета, пожалуй, были для него вторичны, тогда как куда более увлекательным занятием оказалась попытка представить, как бы в аналогичных условиях повел себя иной представитель родного пантеона. Взять, для примера, того же Тескатлипоку: спровадил бы чужую душеньку в Миктлан – и бровью бы не повел. Спровадил, кабы не нашел себе объект для развлечений поинтереснее. Что же до самого владыки преисподней, то здесь ответ и вовсе был очевиден, вот только, по личному убеждению Миктлантекутли, помещать его самого на одну линию со всеми прочими дорогими божественными сородичами было бы, по меньшей мере, некорректно. И объяснялось подобное осознание своего места в мире вовсе не манией величия владыки преисподней, но исключительно его потусторонней природой. Он не был благодетельным Тлалоком, чье внимание распространялось, прежде всего, на воспитание сияющей планетки посредством хитрого механизма водообмена и лишь отчасти, по остаточному принципу затрагивало вопрос организации места упокоения для пострадавших от названных воспитательно-профилактических процедур. В этом отношении ацтекский владыка мертвых отличался поразительной ограниченностью интересов: его заботила одна лишь смерть как таковая, и, по большому счету, ему было решительно наплевать, каким богам молился усопший при жизни. Посему сам Миктлантекутли, окажись он перед выбором, куда отправить чужую развоплотившуюся душонку, томительными раздумьями бы точно не мучился, не побрезговав прибрать к рукам то, что плохо лежит.  Да что там, он промышлял подобного рода экзерсисами практически ежедневно, даже живя среди людей. Для Смерти честь и мораль являли собой категории исключительно теоретического порядка, посему Миктлантекутли вполне находил для себя объяснение позиции Сета. В своем ключе, со своей колокольни, но находил – и этого ему было более чем достаточно.
Между тем возникал и иной вопрос, который по мере форсирования событий проступал все более остро, и игнорировать который с каждой секундой становилось все труднее. А так ли взаправду нужна была Миктлантекутли душа его почившего сородича? Что выступало здесь в роли первопричины, по которой владыке мертвых вздумалось рискнуть сунуться пусть и в такую же загробную обитель, но все-таки чужую? Взыгравшее ли пресловутое чувство солидарности на почве попрания чести родного пантеона? Расцветшие ли буйным цветом собственнические замашки или даже элементарная жадность? Возможно, дремлющий доселе шкурный интерес воспользоваться достижениями Тескатлипоки и продолжить его неблагодарное дело уже на свой манер? А может, имело место лишь любопытство сугубо исследовательского плана? Сам Миктлантекутли, живо отметая все прочие предположения, счел наиболее разумным остановиться на последнем варианте – по крайней мере, в этом была хоть какая-то логика, ну, или богу попросту нравилось так думать. Его скорбная обитель, подобно новомодному христианскому Аду, принимала в себя почти всех и, уж конечно, резиновыми свойствами могла бы козырять с превеликой натяжкой. Но все эти души были людьми, которые даже после смерти, хоть и переходили на качественно новый уровень миропонимания, все же оставались в значительной мере ограниченными изначально заданными пределами сознания, переступить которые для подавляющего большинства смертных оказывалось поистине непосильной задачей. Переполненный людскими душами Миктлан не мог похвастаться равным соотношением божественной энергетики. И в этой связи потрепанная душонка Тескатлипоки приходилась как нельзя кстати. Нет, Миктлантекутли вовсе не преследовал цель населить Миктлан упокоившимися богами, но коль скоро прецедент развоплощения далеко не последнего в элитной иерархии ацтекских божков соратничка имел место, то было бы неразумно отказаться от мысли заиметь родственную душеньку в персональное распоряжение.
Было и еще кое-что, о чем можно бы и умалчивать, но фактов, увы, подобное малодушие не изменяло. Набивать себе цену, ломаться и идти на попятный было поздно. Ацтек знал это, как и знал, на что именно решался: чужая обитель, сомнительной надежности компания и слишком призрачная цель. Неугомонной заразе Тескатлипоке следовало проникнуться мнимой значимостью своей поганой натуры – ацтекская Смерть обыкновенно не имела привычки в лице самого владыки мертвых являться за своими ставленниками в чужие края.
Жгучий поток холодного воздуха выдернул ацтека из размышлений, возвестив, что мирный человеческий город Нью-Йорк остался в прошлом. Миктлантекутли было не привыкать к подобного рода изменениям температурных режимов – Миктлан не славился вольготными климатическими условиями. И, тем не менее, находясь в человеческом обличии, бог инстинктивно поежился. Сырая, тягучая могильная атмосфера чужого загробного мира несильно отличалась от родных владений: та же кажущаяся пустота и вместе с тем словно бы липкая вязкость окружающего пространства; оптические искажения расстояний, которые никогда невозможно с точностью рассчитать; иллюзорная тишина, беспрестанно давящая на уши глухим монотонным гулом, проникающая в самое сознание и дезориентирующая; тусклый мертвенный свет, растворяющий в себе все цвета, оставляющий взамен лишь сливающиеся в унылый монохром оттенки. Различия были в частностях, в деталях, но общая картинка часто оказывалась сходной. Все это походило на дежавю, только будто бы искаженное в зеркальном отражении. Вроде бы все знакомо, но что-то все же не так. Нечто подобное, вероятно, испытывали смертные, лицезря своих бессловесных родственников, обездвиженных комой. Миктлантекутли не раз наблюдал, как люди часами проводили время в обществе безучастной родни: говорили с ними, делились впечатлениями, изливали душу, спрашивали совета, тщетно взывая к чужому сознанию, которое было попросту не способно более откликаться на навязчивый зов жизни. Египетская тьма лишь внешне походила на ацтекскую. Внутри она была совершенно иной, и Миктлантекутли остро ощущал незнакомую энергетику.
– Расположение частей света никак не сказывается на человеческой оригинальности, – сухо констатировал ацтек, ни к кому конкретно не обращаясь, но лишь озвучивая вертевшуюся на языке мысль. Он мельком осмотрелся по сторонам, оценивая окружающую обстановку: назад пути не было, по крайней мере, не сейчас. Однако он ведь и не собирался развернуться, едва успев переступить порог.
– Дорогу, полагаю, ты знаешь? – обратился владыка Миктлана к своему божественному… проводнику? Разумно ли было считать Сета таковым? Но разве в сложившихся условиях имелся выбор?

[AVA]http://static.diary.ru/userdir/1/4/1/9/1419342/82137656.jpg[/AVA]Ацтек с интересом и толикой недоверия покосился на своего новоявленного проводника по просторам чужой загробной обители, будто бы не ожидая, что тот всерьез решит обсудить тонкости мистерии человеческого душеупокоения в представлениях различных культур. Признаться, сам Миктлантекутли был, напротив, как раз большой любитель пофилософствовать на заданную тематику. Причины на то были вполне понятные и очевидные. Однако в большинстве случаев подобного рода разглагольствования больше годились скорее для вливания мистического бальзама в уши незадачливой паствы, нежели для исключительно божественных бесед. Как ни парадоксально, но беседы божественные чаще всего носили куда более приземленный характер.
И все же смерть… Несмотря на то, что загробные миры у разных народов имели довольно много общих черт, восприятие, понимание и осознание смерти как таковой зачастую существенным образом разнились от континента к континенту, изменяясь в зависимости от климатических зон, часовых поясов, устоявшегося образа жизни и просто персональной генетической склонности к искажению объективно существующей действительности. Будучи бессменным хозяином потустороннего мира согласно верованиям ацтекского народа, Миктлантекутли вовсе не отрицал и в целом относился весьма лояльно к заупокойным ритуалам прочих культур, хотя и судил об оных, ориентируясь на свою собственную истину.
Ацтеки, вопреки расхожему мнению, вовсе не испытывали перед смертью благоговения – ее принимали, как факт; как необходимую данность; как неотъемлемую часть культурной жизни; как средство, на худой конец, что при грамотной дозировке способствует достижению вожделенной цели. И в этой связи смерть хоть и виделась явлением вполне заурядным, но требовала к себе определенного почтения. Смерть всегда неизбежна, и в этом плане она исключает случайности. Но она же может быть бесконечно многообразна, а стало быть, всякий прецедент уникален. Смерть никогда в точности не повторяется, а потому в действительности не существует реальной возможности заведомо подготовиться к тому, что ждет тебя на исходе пути. Встречать смерть следует, с удивлением узнавая, потому что нет никаких правильных слов, жестов или направления мыслей, что гарантируют тебе за чертой лучшую участь. Смерть всегда регрессивна: это нисходящее движение назад, к младенчеству и зачатию. Жизнь есть лишь ограниченный временными рамками световой день длиною в несколько лет, месяцев, а иногда даже секунд. Человек выходит из тьмы, в нее же возвращаясь, – и это непрерывный цикл. Для смерти же важно продолжать двигаться вспять – все дальше и дальше. В противном случае, смерть остается в памяти, а смерть, которую помнишь, перечеркивает идею самой себя. Вот, почему ацтеки не видели необходимости в возвращении человеческой души из задверья материального бытия, потому что все явления временны, а время – это то, что кончается, то, что ограничено присущей всякому живому существу способностью чувствовать. Без смерти время не имеет значения.
Молча выслушав предположения Сета о преимуществах умирания в индуистской трактовке мироустройства, Миктлантекутли все же не удержался от комментария:
– У тебя довольно странные увлечения для бога хаоса. Это, будучи смертным, ты успел провести сравнительный анализ мировых замогильных порядков, дабы заблаговременно подыскать наиболее благоприятное место? Основательный подход.
Замечание едва ли способствовало форсированному налаживанию дружественных связей с отдельно взятым представителям египетского пантеона и вообще приходилось явно не к месту и, с позволения сказать, на редкость не вовремя. Однако владыка Миктлана, даже когда язвил, умел делать это, не меняясь в лице, не коверкая вызывающим образом интонации, и вообще будто бы между делом, облекая гадости во вполне пристойную форму. В конце концов, на правду не обижаются. Зато последующая мысль, озвученная египтянином, сумела поколебать даже хваленое самообладание ацтекской Смерти.
– Да ладно! Ты это сейчас серьезно? – Миктлантекутли аж остановился, изобразив на лице неподдельное удивление, впрочем, очень скоро переросшее в усмешку. – Кому среди вашей египетской божественной братии может понадобиться дохлый ацтек? Америку, конечно, не открою, признав, что Тескатлипока и после смерти, очевидно, не перестал быть порядочной занозой в заднице мироздания, но у вас что, постояльцы с ацтекским гражданством на особом счету состоят? Вип-обслуживание, полный пансион и круизы по загробным просторам за счет фирмы предусмотрены по умолчанию? Или же весь ваш пантеон отличается маниакальной страстью к познанию теоретических аспектов загробного существования? Знаешь, на фоне всего этого даже я уже склонен всерьез усомниться в объявленной невменяемости моего сородича.

[AVA]http://static.diary.ru/userdir/1/4/1/9/1419342/82137656.jpg[/AVA]Чужая загробная обитель продолжала окутывать сознание прохладной вязкое пеленой, но ощущения расползались по телу как-то лениво, почти нехотя, словно сам Дуат находился в глубокой беспробудной коме, а два сторонних существа сейчас зачем-то пытались потревожить эту унылую атмосферу безвольного забвения своей непрошенной живостью. Впрочем, Миктлантекутли к списку особо живых можно было бы причислить с большой натяжкой, не взирая даже на тот факт, что в обычной земной реальности ацтек вел вполне заурядную жизнь и внешне выглядел очень даже не мертво – даром что взаправду ни на секунду не переставал быть сущим воплощением самой смерти. Однако эта опустелая мертвая земля на родные лабиринты Миктлана могла бы походить лишь с виду. Она была чужой и ныне, очевидно, загнивала в глубоком упадке. Впрочем, Миктлантекутли живо рассудил про себя, что, пожалуй, сей факт сейчас как раз удачно играл ему на руку, существенно облегчая реализацию предприятия изначально разумности весьма сомнительной. Вряд ли, окажись здесь в данный момент истинный владыка этих мест, им с Сетом довелось бы так свободно разгуливать по обесцвеченным пустошам с целью забрать то, что плохо лежит. По крайней мере, сам бы ацтек подобных вольностей в другой подотчетной ему самому преисподней уж точно не потерпел. Но разница между Миктланом и этим местом, прежде всего, заключалось в том, что здесь, похоже, давно уже никому толком не было дела до того, как теперь развлекаются упокоившиеся душонки, а те, в свою очередь, не шибко-то и напрягались. Словом, Дуат был монотонен, скучен и более всего походил на подтаявшее желе: вроде бы прежний запах и вкус остались, но форма безнадежно расползлась нелицеприятной липкой массой.
Знакомая энергетика ощущалась с каждым новым шагом все отчетливее, как и не вызывал сомнения тот факт, что убиенная сущность мало того, что не имела ничего общего с привычным ровным и вместе с тем совершенно пустым сиянием смертных душ, но и слишком уж не вписывалась в окружающую действительность этого чужого загробного царства. Миктлантекутли тем временем, не перебивая, слушал доводы своего спутника относительно возможного интереса со стороны его египетских соплеменников по отношению к отдельной и ныне покойной личности и вынужден был признать, что определенный резон во всем этом имелся. Ацтеки, коих нынешнее общество упорно продолжало изображать кровожадными психопатами с маниакально-садистскими наклонностями, на самом деле в большинстве своем едва ли имели много общего с такого рода характеристикой. И ключевым словом здесь было «в большинстве». Миктлантекутли до сих пор иной раз задавался вопросом, в каком состоянии пребывало священное мироздание, когда создавало Тескатлипоку? И внятного ответа, как ни странно, по сей день не находилось. Эта зараза была божественной Элитой с большой буквы и Долбоебом с однозначно непомерно большей. Какой белены обожралось несчастное проведение, когда самозабвенно всаживало эту занозу в собственный седалищный нерв – оставалось неразрешимой загадкой. Впрочем, справедливости ради, стоило заметить, что сколько-нибудь личных счетов с убиенным ацтеком Миктлантекутли не имел. В свое время владыке мертвых вполне хватало отстраненного наблюдения за изощренными издевательствами своего незаурядного сородича над миром и печальными последствиями подобных забав, что обыкновенно шли в комплекте с душераздирающими страданиями впечатлительной божественной родни, массовым человеческим смертоубийством, нравственным разложением личности, а с некоторых пор еще и гневом сторонних пантеонов. Определенно, однажды мироздание словило крайне неожиданный кайф.
А меж тем бестелесная душонка при ближайшем рассмотрении оказалась очень даже материально оформленной субстанцией, умудрившейся и после смерти принять вполне пригодный для вольготного существования облик. Миктлантекутли сделал вид, что не удивился, одновременно краем глаза подмечая злорадные ужимки своего египетского спутника, у которого, в отличие от равнодушной ацтекской Смерти, с упокоившимся божком однажды завязалось весьма тесное знакомство. И, право слово, лучше бы Сет молчал… Как показывала практика, словестные перепалки с первой заразой славной ацтекской империи обыкновенно оканчивались для последней катастрофой планетарного масштаба с последующей экстренной реанимацией поспешно окочурившегося мирка совместными усилиями всего ацтекского пантеона. Тут, правда, стоило задуматься, что именно в конечном счете оказывалось более весомой причиной регулярных вселенских коллапсов: то ли не в меру длинный язык Тескатлипоки, то ли излишняя впечатлительность эмоционально нестабильной божественной родни, у которой от слов не обремененного комплексами и понятием об элементарных нормах приличия сородича вяли ушки, а от его действий нещадно трескались и крошились любые шаблоны.
Владыка Миктлана обреченно закатил глаза, предусмотрительно мысленно направляя волну замогильной энергии на мертвого ацтека, тем самым лишая того возможности не только говорить, но и вообще шевелиться – меньше всего на свете Миктлантекутли хотелось сейчас становиться свидетелем разборок двух неуравновешенных божков посреди Дуата.
– Сделай милость, – вкрадчиво обратился он к Сету, – воздержись от комментариев. Сдается мне, у вас уже была возможность потолковать по душам, и рискну предположить, что вопрос исчерпан. Засим, если ты не против, предлагаю наконец убраться отсюда.